Историк: «Многое накренилось, истощилось, оборвалось, многое, наоборот, появилось и развернулось, и таким, как еще лет 15-20 назад, мир уже явно не будет»

«Бывали хуже времена, но не было подлей». Эта часто используемая фраза приписывается поэту XIX века Николаю Некрасову, хотя ему не принадлежит.

Он, чуть видоизменив, процитировал в одном из стихотворений свою современницу, ныне практически забытую писательницу Надежду Хвощинскую.

Исходный отрывок, кстати, заслуживает полного цитирования: «Черт знает, что из нас делается. Огорчаемся с зависти, утешаемся ненавистью, мельчаем — хоть в микроскоп нас разглядывай! Чувствуем, что падаем и сами над собой смеемся… Были времена хуже — подлее не бывало!»

Словно о нас сегодня сказано, правда? В этом, собственно, и состоит феномен «последних времен»: в период кризиса и разнообразных беспокойств людям кажется, что их проблемы уникальны.

А хуже если когда-то и жилось (ну, трудно всё же утверждать, что, скажем, те, кто хлебнул лиха во Вторую мировую, нам в подметки не годятся по части страданий), то все равно в каком-то отношении наши неурядицы похлеще былых. Если эти времена не хуже в смысле физических испытаний — так хотя бы подлее.

Это, конечно, иллюзия. Каждый общественный кризис уникален, но в чем-то все они похожи. Одно из сходств — то, что обрушение прежнего порядка всегда сменяется периодом хаоса и сумятицы, из которых в итоге вырастает порядок новый, иногда лучше, иногда много хуже прежнего. Вот в очередную эпоху неразберихи нынешний мир, похоже, и вступил.

Что считать точкой отсчета этого «бардака», наверное, разберутся историки в будущем. Пока в суждениях на сей счет царит разнобой. Одни называют мировой экономический кризис 2008-2013 годов, другие — череду бурных событий середины прошлого десятилетия (начало украинской войны, миграционная волна в Европе, первое пришествие Дональда Трампа в Белый дом, Брекзит и проч.), третьи — пандемию ковида, четвертые — полномасштабное российское вторжение в Украину...

На самом деле, не суть важно. Ясно одно: многое накренилось, истощилось, оборвалось, многое, наоборот, появилось и развернулось, и таким, как еще лет 15-20 назад, мир уже явно не будет.

При этом отсылы к недавнему прошлому в мировой политике звучат непрерывно. Многие тревожатся по поводу «краха либерального мирового порядка, основанного на правилах». Другие сетуют на «нарушения Устава ООН и международного права», причем происходит это в случае любого из участившихся военных столкновений, невзирая на контекст — хоть Россия против Украины, хоть Израиль и США против Ирана, хоть Индия против Пакистана...

Тут было бы неплохо, что называется, отделить мух от котлет. Соглашусь с известным британским историком Нилом Фергюсоном, сказавшим в одном из недавних интервью, что никакого международного порядка, сложившегося после Второй мировой войны и основанного на четком наборе правил поведения для государств, в полной мере никогда не существовало.

С конца 40-х до конца 80-х годов прошлого века был скорее набор формальных и закулисных договоренностей между двумя лагерями, на которые разбилась большая часть мира в ходе «холодной войны», точнее, между возглавлявшими эти лагеря сверхдержавами — США и СССР.

Когда «холодная война» закончилась поражением и распадом коммунистического блока, и всё бóльшую роль на мировой арене стали играть новые мощные державы вроде Китая или Индии, прежние договоренности неизбежно отправились в мусорную корзину, хотя этот процесс и занял определенное время. А вот новых пока не появилось.

Впрочем, кое в чем с Нилом Фергюсоном можно поспорить. ООН или ОБСЕ, конечно, никогда не были форумами, способными эффективно решать международные проблемы ко всеобщему удовольствию, как о том мечтали их основатели.

Тем не менее в их рамках заключались соглашения (вроде Хельсинкских 1975 года), которые определяли основы международных отношений, принуждали даже диктаторские и авторитарные режимы хотя бы формально соглашаться с принципом соблюдения прав человека и основывались на равенстве больших и малых, сверхдержав и небольших государств.

Правила были, просто они время от времени нарушались великими державами в соответствии с заповедью свиней из «Скотного двора» Оруэлла: «Все животные равны, но некоторые равнее других». СССР вторгся в Венгрию, Чехословакию и Афганистан и поддерживал коммунистических повстанцев по всему миру, от Кубы и Никарагуа до Анголы и Эфиопии.

США отстранили от власти демократически избранные правительства в Иране и Гватемале, вмешались в войны в Корее и Вьетнаме, поддерживали военные диктатуры в Латинской Америке...

Характерно, однако, что всякий раз подобные шаги представлялись их инициаторами как направленные на защиту высоких принципов: в американском случае — свободы и демократии от коммунистических происков, в советском — социализма, «самого передового в мире общественного строя», от коварных планов капиталистических хищников.

Но такие «объяснялки» не мешали прагматичным договоренностям, когда в них возникала необходимость.

В этом тоже не было ничего нового: подобным образом работали и предшествующие системы международных отношений. Вестфальский мир, завершивший Тридцатилетнюю войну (по мнению многих историков, по пропорциональному числу жертв и разрушений она не уступала обеим мировым), означал относительное торжество религиозной толерантности.

Концепция государственного суверенитета, положенная в основу этого мирного договора, попросту говоря, давала приоритет государству, какой бы ни была религия его обитателей. Она позволила католикам и протестантам сосуществовать в Европе без того, чтобы непрерывно выяснять с помощью огня и меча, на чьей стороне находится Бог.

«Священный союз», сложившийся после наполеоновских войн благодаря усилиям российского императора Александра I и австрийского канцлера Меттерниха, был основан на стремлении консервативных монархий помешать новым революциям.

Он обеспечил Европе мир на 30 лет, но в 1848 году революционный вулкан начал-таки извергаться, и наступила очередная эпоха «креативного хаоса».

Версальская система мирных договоров, заключенных по итогам Великой войны 1914-1918 годов, исходила из идеологии победителей — западных демократий.

Согласно ей, свободолюбивые народы взяли верх над консервативными милитаристскими империями, сильнейшая из которых, Германия, была объявлена главной виновницей войны. Собственно, это и стало главным унижением, которое немцы переносили столь тяжко.

С остальными Веймарская республика справлялась: об утраченных заморских колониях сожалели немногие, наложенные на немцев в Версале репарации понемногу списывались, а соглашение в Локарно вернуло Германию в число равноправных дипломатических партнеров ее недавних врагов.

Но пришла Великая депрессия, массовое обнищание, а с ним и рост популярности нацистов и коммунистов, закончившийся приходом Гитлера к власти. К тому времени на Дальнем Востоке Япония уже обгладывала ослабевший Китай.

В 1930-е выяснилось, что победители Первой мировой совершенно не готовы защищать созданную ими систему международных отношений, что и проложило дорогу к новой катастрофе.

Короче говоря, ни один «мировой порядок» не был основан исключительно на балансе геополитических и экономических интересов. Хотя эти интересы всегда играли важную роль, за действиями мировых игроков стояли и определенные идеи, «представления о прекрасном», о том, какие принципы должны быть фундаментом отношений между странами и народами. Только когда эти идеи выдыхались, а принципы ветшали, рассыпáлась и система международных договоренностей и институтов — тот самый «мировой порядок».

На смену силе права (при всех уже сделанных оговорках о «равенстве животных» на глобальной «ферме») приходило право силы, не основанное ни на чем, кроме жажды экспансии, погони за ресурсами и/или бредовых представлений о «жизненном пространстве для немецкой нации» или «единстве русских и украинцев». Увы, похоже, как раз в такую эпоху мы к концу первой четверти этого века и въехали.

Можно утешаться тем, что подобное случается не в первый и, наверное, не в последний раз, но для тех, кто стал или еще станет жертвой очередной борьбы за передел мира, это утешение слабое.

Однако то, надолго ли затянутся «подлые времена», зависит от самих людей. От того, скоро ли появятся и оформятся новые идеи и представления о разумном мироустройстве и какими они окажутся.

Может, это будут идеи солидарности и взаимопомощи, которые, пусть недостаточно и непоследовательно, проявились в поддержке Украины Европой и США.

А может, это представления о мире как рынке, где выгоднее торговать, чем воевать — нечто подобное проглядывает за хаотичной, склонной к буффонаде и на первый взгляд плохо «читаемой» политикой администрации Трампа.

Возможны, конечно, и куда более мрачные варианты. Но, как бы то ни было, задуматься об этом хорошо бы уже сейчас, потому что будущее, как обычно, начинается сегодня.